Армандо Перес - О чем молчат мужчины… когда ты рядом
Всего в паре шагов от него классический бар, декорированный деревом, гербами и предметами утвари старого Милана. Мы усаживаемся у стойки, как два вооруженных грабителя в перерыве между налетами.
– Стало быть, ты приятель Мануэлы? – спрашивает Альберто. – И чем ты занимаешься?
Ева робкая, нуждается в защите, а Мануэла… она такая… раскрепощенная, и я боюсь, что она втянет Еву в какую-нибудь малоприятную историю.
Терпеть не могу эту привычку задавать вопрос о профессии сразу же после того, как спросят о твоем имени и знаке Зодиака. Это такой же идиотизм, как интересоваться твоим банковским счетом. По тому, каким взглядом Альберто смерил меня, я понимаю, что мои котировки в его глазах очень невысоки. И то ли из-за этого, то ли из-за того, что я все еще нахожусь под впечатлением от вчерашнего разговора с Антонио, минуя мозг, с моих губ срывается:
– Я работаю жиголо.
Пиво попадает ему не в то горло.
– Кем-кем ты работаешь?! – откашлявшись, с изумлением переспрашивает он.
– Жиголо. Сопровождаю синьор, которым нужен эскорт, на ужин или на чью-то свадьбу, просто на вечеринку…
– А-а, то есть ты как бы выводишь их в свет. – Кажется, у него на душе полегчало. – А после… нет?.. – Он делает непристойный жест, обозначающий траханье.
– Бывает. Но только если им, естественно мне, этого хочется, почему бы и нет, – отвечаю я сухо.
– Но это… это все за деньги?
Он смущенно смотрит на меня, не зная, что еще сказать. Из той малости, что я понял о нем, речь идет об обстоятельствах, абсолютно для него неприемлемых.
– А чем занимаешься ты, Альберто?
– Я работаю в одном промышленном банке. Портфельный менеджер крупных клиентов, обслуживаю разные предприятия, частные инвестиции крупных промышленников…
Чувствуется, что он вернулся на родную почву и, придя в себя, охотно приступает к рассказу о себе, о сути своей работы, цель которой – рост нормы прибыли или хотя бы надежды на ее рост, о том, как уважает или завидует людям, с какими встречается. Я прерываю его.
– И это все за деньги? – спрашиваю я с нарочитой деликатностью.
Вижу, как в его глазах проскакивает вспышка злости, и думаю, что, наверное, смог бы узнать его, увидев в толпе. Но секунду спустя на его лице маска деланой доброты. Я снова клиент его невесты, не исключено, что единственный.
– Ну, естественно, как и в твоем случае, не по любви! – Он коротко смеется собственной шутке. – И давно ты знаешь Мануэлу?
– Меньше месяца, – отвечаю я. – Познакомился с ней как-то вечером. Она была вместе с Евой.
– Ах так? Между нами: мне не очень нравится, что они гуляют по вечерам одни. Мануэла девушка симпатичная, – спешит добавить он, – но она совсем не такая, как Ева. Ева робкая, нуждается в защите, а Мануэла… она такая… раскрепощенная, и я боюсь, что она втянет Еву в какую-нибудь малоприятную историю.
– Сегодня вечером я сделаю ей предложение.
Я открываю рот, чтобы рассказать ему, как робкая Ева, в тот вечер, когда мы встретились, едва не спровоцировала драку, но вовремя останавливаюсь. Оно, конечно, можно было бы поговорить и на эту тему, но лучше не навлекать на девушку лишних неприятностей.
– А ты давно с Евой? – вместо этого спрашиваю я.
– Семь лет, – отвечает он с довольной улыбкой, словно речь идет о мировом рекорде. – И знаешь, за все это время ни одной ссоры. Наоборот…
Он бросает взгляд на входную дверь, лезет во внутренний карман пиджака, достает оттуда маленькую квадратную коробочку и открывает ее. Внутри сияет гранями довольно крупный классический брильянт. Чуть понизив голос, он говорит:
– Сегодня вечером я сделаю ей предложение.
И с заговорщическим видом прижимает палец к губам.
Я смотрю на него слегка ошарашенный. Меня распирает желание расхохотаться и одновременно сунуть два пальца в рот. Он собирается сказать еще что-то, но, взглянув в очередной раз на дверь за моей спиной, он с быстротой иллюзиониста захлопывает коробочку и прячет ее обратно в карман. Мне даже не надо оборачиваться, чтобы понять, что появилась Ева. Не по тому, как расплывшийся в улыбке Альберто вскочил с табурета и поспешил навстречу, – в баре распространился легкий запах ветра и цветов.
Глава 22
– Всегда приятно ступить на монастырскую землю!
– Ты о чем? – Я поворачиваюсь к Лео. – Откуда такая метафизика ни с того ни с сего?
– Ты что, не знал, что это все было когда-то монастырем? – Лео широким жестом обводит обширный двор, в который мы входим, элегантный портик с двумя рядами колонн, статую посреди двора и добавляет: – Монастырь Униженных и оскорбленных.
– Звучит сексуально, – комментирую я. – Монастырь ордена садомазохистов?
– Что-то в этом роде, – смеется Лео и переходит на свой любимый цицероновский лад: – Униженные, как тебе подсказывает это слово, выступали против сползания Церкви к роскоши и богатству. Это был духовный орден. Догадайся, что с ними сделали?
– Сожгли на костре? – пробую угадать я.
– Почти. То, что обвинили в ереси, – это точно. В общем, устроили им жизнь, полную мучений. А во второй половине шестнадцатого века – бам! По указу папы орден Униженных и оскорбленных, кои к тому времени были еще как унижены, распустили, а этот их замечательный монастырь, который в их годы был еще не так хорош, забрали себе иезуиты. Думаешь, на этом закончилось? Нет, спустя почти двести лет работ по его расширению, украшению и реставрации, во время которых, напомню тебе, случилась чума, к концу восемнадцатого века…
Лео понесло.
Начиная с пятницы я пялюсь на этот проклятый кусок аканы, рисуя в своем воображении статую прекрасной дамы с кольцом на пальце. Интересно, что ответила Ева на предложение руки и сердца?
Чтобы послушать его, подходит семейная пара туристов, и я вижу краем глаза, что от портика к нам спешит еще одна. Если я не остановлю его, мы, просвещая массы, застрянем здесь на весь вечер. Я все время забываю, что Лео практически с молоком матери впитал в себя самые разнообразные культурные сведения. Но этим дело не ограничилось. Он, как, впрочем, и я, знает по меньшей мере четыре языка. И я убежден, что историю этого бывшего монастыря, а ныне знаменитой картинной галереи Брера он может рассказывать на всех четырех.
– Я ненавижу перебивать тебя, – говорю я, – но ты не мог бы рассказать мне историю иезуитов дома? Сейчас я хотел бы посмотреть картины.
– Тебе бы все картины, – со вздохом кривит физиономию Лео. – Картины – вещь плоская. В них нет дыхания.
– Еще как есть! – возражаю я, таща его за собой через внутренний дворик и отворачиваясь, чтобы не видеть скульптуру Наполеона работы Кановы.
